Неточные совпадения
— Ступай, великое дитя, великая сила, великий юродивый и великая простота. Ступай на свою скалу, плебей в красной рубашке и
король Лир! Гонерилья тебя гонит,
оставь ее, у тебя есть бедная Корделия, она не разлюбит тебя и не умрет!
Сдали в
короли. Я вышел
королем, сынишку — виноват, ваше преосвященство, сынишку тоже для сего диспута с собою посадил, — его в принцы вывел, а жену в мужики. Вот, говорю, твое место; а племянницу солдатом
оставил, — а это, мол, тебе и есть твоя настоящая должность.
Боярин призадумался. Дурной гражданин едва ли может быть хорошим отцом; но и дикие звери любят детей своих, а сверх того, честолюбивый боярин видел в ней будущую супругу любимца
короля польского; она была для него вернейшим средством к достижению почестей и могущества, составлявших единственный предмет всех тайных дум и нетерпеливых его желаний. Помолчав несколько времени, он спросил: употребляла ли больная снадобья, которые
оставил ей польский врач перед отъездом своим в Москву?
— Все, конечно, так! — прервал Истома, — не что иное, как безжизненный труп, добыча хищных вранов и плотоядных зверей!.. Правда, королевич Владислав молоденек, и не ему бы править таким обширным государством, каково царство Русское; но зато наставник-то у него хорош: премудрый
король Сигизмунд, верно, не
оставит его своими советами. Конечно, лучше бы было, если б мы все вразумились, что честнее повиноваться опытному мужу, как бы он ни назывался: царем ли русским или польским
королем, чем незрелому юноше…
Тогда и критика смиренно признает их достоинства; а до тех пор она должна находиться в положении несчастных неаполитанцев в начале нынешнего сентября, — которые хоть и знают, что не нынче так завтра к ним Гарибальди придет, а все-таки должны признавать Франциска своим
королем, пока его королевскому величеству не угодно будет
оставить свою столицу.
(Ворчит.) Это свинство — атласные кафтаны в кабаках
оставлять. (Бутону.) Выкупить кафтан… (Муаррону.) Ты, говорят, бродил, бродил и к
королю даже забрел?
Через силу
оставишь театр, придешь домой плясуньи в глазах; ляжешь — плясуньи тут, и продумаешь всю ночь о высоких прелестях бесподобных плясуньев, которых у нас, в
Короле, и не говори когда-либо увидеть! куда!
Ты легко себе можешь представить, что
королю нашему невесело было бы
оставить все здешние заведения и с целым народом переселиться в неизвестные земли.
— Теперь я должна тебя
оставить, Алеша! Вот конопляное зерно, которое выронил ты на дворе. Напрасно ты думал, что потерял его невозвратно.
Король наш слишком великодушен, чтобы лишить тебя этого дара за твою неосторожность. Помни, однако, что ты дал честное слово сохранять в тайне все, что тебе о нас известно… Алеша, к теперешним худым свойствам твоим не прибавь еще худшего — неблагодарности!
Из благодарности я упросил
короля призвать тебя сюда; но он никогда мне не простит, если по твоей нескромности мы принуждены будем
оставить этот край…
Между тем разговоры в капитанской каюте становились шумнее, и не только
король и его дядя, но даже и мистер Вейль непрочь был
оставить Гонолулу и пост первого министра и поступить на «Коршун» хотя бы помощником милейшего мистера Кенеди, ирландца, учителя английского языка, который, в свою очередь, кажется, с большим удовольствием променял бы свои занятия и свое небольшое жалованье на обязанности и пять тысяч долларов содержания первого министра гавайского
короля.
Она просила д'Античи дать ей рекомендательное письмо к
королю польскому, но резидент отказался; голосом холодного рассудка советовал он восторженной до экзальтации красавице
оставить химерические намерения.
— Я был бы плохим
королем и владыкою, если бы, строя дворец, не
оставил для себя тайного хода наружу, маленькой дверки, скромной лазейки, в которую исчезают умные
короли, когда их глупые подданные восстают и врываются в Версаль.
Она объявила ему, что
оставила прежние планы ехать в Константинополь и из Турции действовать посредством преданной ей партии в России; но решилась отправиться в Польшу, чтобы в Варшаве, соблюдая строжайшее инкогнито, повидаться с
королем Станиславом Августом.
—
Оставьте, Вандергуд! Республика, демократия! Это глупости. Вы сами хорошо знаете, что
король всегда необходим. У вас, в Америке, также будет
король. Как можно без
короля: кто же ответит за них Богу? Нет, это глупости.
— Не надо мне ни богатства, ни почестей. Зачем солдату богатство? А почести? Для меня первая почесть служить верой и правдой королевскому дитяти! Ступайте, братики мои, назад и скажите народу: пусть выбирает себе другого
короля, получше да поумнее, а мне в награду
оставит одно: позволение никогда не разлучаться с королевичем.
Так же, как у Шекспира, в старой драме заступившийся за Корделию и за это изгнанный придворный Периллус-Кент приходит к нему, но не переряженный, а просто верный слуга, который не
оставляет в нужде своего
короля и уверяет его в своей любви.
Король, все не узнавая Кента, дает ему за это деньги и
оставляет его в своем услужении.
Не мне чета, Стефан Баторий [Баторий Стефан (1533–1586) — польский
король.] хотел улучшить их состояние, но принужден же был согласиться
оставить их, как они есть, чтоб не было им хуже!..
Прошло два, три года, и Адольф, один из отличнейших офицеров шведской армии, молодой любимец молодого
короля и героя, причисленный к свите его, кипящей отвагою и преданностью к нему, — Адольф, хотя любил изредка припоминать себе милые черты невесты, как бы виденные во сне, но ревнивая слава уже сделалась полною хозяйкой в его сердце,
оставивши в нем маленький уголок для других чувств.
Ты это давно знаешь!» Взамен попечений о нем Паткуля, находившегося уже несколько лет посланником от российского двора при
короле польском, не
оставляли его благодеяния скрытного гения, присылавшего уже несколько раз известия о Луизе: «Луиза здорова.
Сардинский
король прислал ему большую цепь ордена Анунциаты, причем писал: «Мы уверены, что вы, брат наш, не
оставите ходатайствовать за нас у престола его императорского величества».
— Зачем, зачем мои сановники не говорят мне о том, что мои воины
оставляют сиротами несчастных голодных ребятишек? — прошептал король-птица и, изнывая от жалости и гнева, метнулся дальше.
Тут-то вот, милые мои,
король дуба и дал: ему бы по званию своему империал-другой неведомому хозяину на лавке
оставить надо, — запас, вишь, весь вылакали. Однако ж он, по веселости лет, запамятовал, дежурный генерал не доложил, адъютант икнул, не подсказал, денщик не насмелился. Так и укатили.
— De Bal-machevе! — сказал
король (своею решительностью превозмогая трудность, представлявшуюся полковнику) charmé de faire votre connaissance, général, [[Бальмашев] очень приятно познакомиться с вами, генерал,] — прибавил он с королевски-милостивым жестом. Как только
король начал говорить громко и быстро, всё королевское достоинство мгновенно
оставило его, и он, сам не замечая, перешел в свойственный ему тон добродушной фамильярности. Он положил свою руку на холку лошади Балашева.
— Как же я королеву одну-то
оставлю.
Король осерчает.
Наполеон перед отъездом обласкал принцев,
королей и императора, которые того заслуживали, побранил
королей и принцев, которыми он был недоволен, одарил своими собственными, т. е. взятыми у других
королей жемчугами и бриллиантами императрицу Австрийскую и, нежно обняв императрицу Марию-Луизу, как говорит его историк,
оставил ее огорченною разлукой, которую она — эта Мария-Луиза, считавшаяся его супругой, несмотря на то, что в Париже оставалась другая супруга — казалось не в силах была перенести.